Обдумав предложение, германские князья согласились короновать Оттона, и король Английский мог огныне считать, что прекрасно пристроил племянника. Молодой человек, полный радужных надежд и напутствуемый счастливой матерью, отказался от французских титулов. Через год ему предстояла церемония коронации, но уже сейчас он мог распоряжаться и распоряжался.

Филипп-Август оказался в тисках. За два года войны его противник успел поладить с графом Ту-лузским, Бодуэном IX, графом Фландрским и Эно, заключил союз с Рено де Даммартеном, графом Бу-лонским, и владения французского короля оказались окружены кольцом недругов. Совсем недавно мечтая расширить свои земли, Капетинг почувствовал, что еще немного — и он потеряет последнее. Да еще интердикт, наложенный на королевство Франция Папой, решившим, что он может влезать в семейные дела короля. Интердикт, развод и ненависть короля Датского, в которую превратилось расположение. Ингеборга отправилась домой, и от союза с Данией не осталось ни следа. Злиться и кусать ногти было бессмысленно — предстояло заключать мирный договор.

Скрипнув зубами, Филипп-Август приказал своему казначею готовить сорок тысяч золотых, решив, что двадцатью едва ли отделается. Отчаяние и ненависть угнетали его, но ради благополучного завершения дела предстояло смириться. Филиппа спасало лишь то, что сеньорам Нормандии, как и других графств и герцогств, надоело воевать. Они мечтали вернуться в свои владения, заняться наконец хозяйством (то есть выжиманием больших денег из крестьян), или собой, или семьями — словом, немного отдохнуть от войны.

Ричард и Филипп-Август встретились на Сене меж Верноном и Андели. Король Англии сидел в лодке, которую удерживали посреди реки (он больше никому не верил и не собирался рисковать своей свободой), а государь Франции стоял на берегу. Неподалеку от него, на другом берегу, символом его унижения высился огромный замок Шато-Гайар. Плантагенет приказал построить этот замок близ Пти-Андели, на обрывистом меловом берегу, чуть меньше трех лет назад, и вот уже были закончены стены и башни. Огромная твердыня, кажущаяся неприступной, пока еще светло-серая, почти белая, отражалась в глади реки.

Сорок тысяч золотом Ричард принять согласился, и короли решили заключить мир на пять лет. Разумеется, все земли, которые король Английский успел захватить и где разместились его войска, остались за ним. Этот вопрос даже не обсуждался, как-то само собой разумеющимся считалось, что, пока войска Англичанина стоят на этих землях, они принадлежат Англичанину.

Филипп-Август смутно надеялся, что у Ричарда рано или поздно кончатся деньги и его наемники разбегутся.

Плантагенет пребывал в отличном настроении. Он устроил в Нормандии турнир, на который даже не подумал пригласить кого-нибудь из подданных французского короля. Турнир был пышный, богатый, яркий, и даже сам король решил принять в нем участие. Он вышиб из седел нескольких сеньоров из Анжу и Тулузы и потому был просто в восторге от праздника. После пира он покосился на Дика, со скукой прислушивающегося к гуляющим в зале сплетням, и спросил его:

— А не хочешь ли наведаться в Корнуолл? Нужно отвезти послание герцогу, довольно личное, не хотелось бы доверять его гонцам. Я не стал бы использовать тебя в этом качестве, но, если ты хочешь повидаться с матушкой, побывать в Англии, например, в своем владении, могу тебя отпустить. Ответ сможешь переслать с кем-нибудь из людей герцога. На годик, пожалуй, можешь задержаться. Хочешь?

Дик с удивлением поднял бровь, глядя на короля. Проглотил откушенный кусок и кивнул:

— Да, государь. Конечно.

— Ну так отправляйся. Тебе сегодня же принесут золото.

— Золото?

— Я награждаю за верность, Герефорд. Всех и всегда. Я хочу тебя наградить. Золото тебе не помешает.

Спорить Дик, конечно, не стал.

Он оставил пышный и грязный двор английского короля, разместившийся в Анже, почти с облегчением. Еще несколько лет назад он не смог бы поверить, что когда-нибудь с радостью покинет его. Десять лет назад право находиться при дворе показалось бы ему счастьем, а теперь он предпочел бы там не появляться. Только желание видеть отца и говорить с ним время от времени вспыхивало в нем — необъяснимое желание, поскольку по большому-то счету настоящим отцом он Ричарда Плантагенета не считал.

Он ощущал странное единство — но одновременно и противоположность королю Англии. Он не чувствовал себя отражением отца, но, глядя на него, понимал, каким может стать, если не удержится на грани пусть не праведности, то хотя бы чести, согласующейся с христианскими заповедями.

Они ехали втроем — он, Серпиана, глаза которой сияли от радости, что наконец-то закончилась война, и ее телохранитель. Молчаливый, как все телохранители, он стал так привычен Дику и его жене, что оба почти не замечали его присутствия — всегда рядом. От Анже рыцарь-маг предполагал направиться в Шербур, а оттуда через пролив — в Корнуолл. Дорога предстояла дальняя, но, к счастью, у путников при себе имелось достаточно денег, чтобы сытно есть и мягко спать на протяжении всего пути, хоть в каждом встречающемся трактире.

— Да, но помимо того я бы очень хотела помыться, — жалобно протянула Серпиана.

— Это, конечно, можно устроить, родная, но будет дорого стоить. Трактирщики всегда жмутся с дровами. — Герефорд помолчал. — Кроме того, их это удивит.

— Но я хочу!

— Раз хочешь, будет тебе купание. Только не надейся на настоящую купальню. Самое большее, что найдется, — бадья для стирки.

— Хотя бы бадья, — вздохнула она с облегчением.

Как и предполагал Дик, хозяин трактира воспринял просьбу постояльца наполнить бадью горячей водой с огромным удивлением. Предложил баньку, но рыцарь-маг, представив себе, как будет выглядеть Серпиана, выбегающая окунуться в ближайшей речушке, пусть даже и в простыне, обмотанной вокруг тела, категорически отказался. Трактирщик начал было спорить, но Герефорд принял надменный вид, показал ему серебряную монету, и тот сразу замолчал.

Бадейку поставили в пустой кладовой при кухне, где на печи грели воду для самого грандиозного в истории постоялого двора купания.

Когда Серпиана забралась в посудину, вода закрывала ей только колени. Сесть в воду ей удалось с трудом, а мыться в таком положении было и вовсе невозможно.

— Помочь? — спросил Дик и взялся за маленькое ведро.

Он поливал ее горячей водой, потом не выдержал и начал мыть — тер спину, плечи, бедра, что под руку попадется. Он размякал, как горошина, попавшая в лужу, и чувствовал, что и она становится более податливой. В свете лучины мокрая кожа девушки поблескивала, манила тайной. Серпиана казалась неземной и совершенной, словно изящная статуэтка, изваянная руками самого бога. И когда, не веря себе, он касался ее теплой кожи, то обмирал от изумления.

Она была здесь, перед ним, и она была так прекрасна, что захватывало дух.

— Ты пахнешь светом, — прошептал он, сам не зная, почему сказал именно так.

Серпиана молча протянула ему руки.

— Скажи, — продолжил Дик. — Ты любишь меня? С тех пор как источник на Кипре исцелил тебя, ты не говорила со мной об этом. Ты — любишь?

— Люблю, — прошептала девушка.

Должно быть, не одно тысячелетие земной мир слышал, как он и она говорили эти слова друг другу на разных языках, и еще много-много тысячелетий будет слышать. Но каждый раз они звучат по-новому. Так, словно только что родились из дыхания мужчины и женщины, охваченных неправдоподобно могучим или чарующе спокойным чувством, и никогда до того не звучали.

Что ж, в какой-то степени это правда.

— Ты выйдешь за меня? Ты будешь со мной всегда?

— Но я же вышла за тебя замуж…

— Нет, я имею в виду церковный брак. Ты обвенчаешься со мной?

Она помедлила. Его руки, ласковые и решительные одновременно, заставляли ее слабеть, и эта слабость была приятна.

— Хорошо. Обвенчаюсь.

Дик вздохнул с облегчением. Он боялся, что жена вновь откажется освятить их отношения по тем традициям, которые принимает он. И теперь от радости, что все оборачивается так. как ему хочется, он подхватил ее из бадейки и поднял в воздух. Девушка не взвизгнула, как сделала бы любая соотечественница рыцаря-мага, — лишь обхватила его за шею и прижалась. Волна прохладных волос, давно уже отросших, плеснула ему в лицо.